Религия и вера

Ребята умирает мальчик наш плюсовой от лимфомы,морфий уже не помогает помолитесь за него ,чтоб Господь был к нему милосердным и дал уйти ему безболезненно Раб Божий Сергей

Уже месяца 1,5 думаю но на словах говорю, что прощаю. А на деле не могу, злость скребёт....

Ищу на форуме людей для которых отношение с Богом это не религия, а форма их существования..Православных понимаю и принимаю - но речь не о этом, кто меня понимает тот понимает и просьба отозваться для общения

«Все мировые религии, придавая особое значение любви, состраданию, терпимости и прощению, могут способствовать развитию духовных ценностей, и делают это. Но реальность… такова, что привязывание этики к религии более не имеет смысла. Поэтому я всё больше убеждаюсь в том, что пришло время найти способ в вопросах духовности и этики обходиться без религий вообще». Это действительно эпохальное заявление. Лидер нескольких миллиардов буддистов говорит о том, что он сегодня не видит в религиях современную духовную и этическую основу общества. И это так! Человечество переходит из детского сознания во взрослое, и люди не хотят быть «рабами божьими». Растёт самоосознание, люди желают быть творцами своей жизни, а им предлагают тысячелетние догмы. И это уже не соответствует времени и эволюции.

Милосердие и сострадание - это не жалость. Это понимание, любовь и готовность помочь. В жизни всегда есть место хотя бы маленькому кусочку доброты, сегодня хорошо про это написала Персик. В жизни попадаются такие люди и истории, которые переворачивают всё внутри, заставляют даже самых черствых пофигистов любить себя и других, стремиться стать лучше. может, какая-либо из них помогут и нам сделать еще один шажок к свету. Есть такая замечательная сказка - Ученик смерти. Там Смерть, которая была видима только своему ученику, служившему людям врачом, становилась в ногах, если человек должен был выжить, и в головах, если ему придется умереть. Когда он трижды ослушался, спасая обреченных, пришла пора расплатиться за это. *Глазам Бартека представилась бесконечная пещера, усеянная небольшими зажженными плошками. Одни из них ярко горели, распространяя вокруг себя сияние, другие чуть теплились. Смерть указала на них костлявым пальцем. — В этих плошках сгорает жизнь людей. Тем, в чьих плошках пламя горит ярко, предстоит прожить ещё много дней, а тех, чей огонёк едва мерцает, я скоро возьму к себе. — Гм! Интересно! А где же моя плошка? — спросил доктор Бартек, заранее зная, что увидит, но тем не менее надеясь за разговором хоть на немного отдалить свой неизбежный конец. Смерть подвела его к плошке, огонёк которой чуть тлел и то и дело вздрагивал, словно ему не хватало воздуха. Рядом с ней стояли ещё три плошки; их огоньки горели спокойно и ровно. — В этих плошках пламя жизни вдовы, твоей матери и витязя. Ты добровольно отдал им свою силу, и теперь у тебя ничего не осталось. Но я помню услугу, которую ты мне оказал, знаю твоё доброе сердце и могу простить тебя и на этот раз. Ты можешь поддержать пламя твоей жизни, если перельёшь масло из их плошек в свою. Лишь так ты сможешь искупить свои прегрешения против меня. — А что станет со вдовой, моей матушкой и витязем? — Они тотчас же умрут! — Нет, я не могу так поступить! Наверное, и ты не хотела бы, чтобы твой ученик оказался таким бесчестным? — Я не знаю, что такое бесчестье. Знаю только, что тебе очень хочется жить. — Есть кое-что дороже жизни, — ответил доктор Бартек. — Но тебе этого не понять, ты ведь не человек. Благодаря тебе, я прожил свою жизнь с пользой и ни о чём не жалею. Родись я ещё раз, я бы, не колеблясь, пошёл тем же путём. — Ты непоправим, милый Бартек! — шепнула Смерть, чуть коснулась его глаз, и они навеки закрылись.* О чем это я? От нас не требуют таких тотальных жертв, но каждое доброе слово, каждое маленькое дело - это капелька жизни, которой можно поделиться с другими. Как и наоборот, делая что-то не то, мы отнимаем эти капельки одну за другой. Выбор только за нами.

Зима, как с Михайлова Дня взялась, так на грязи и улеглась: никогда на сухое не ложится, такая уж примета. Снегу больше аршина навалило, и мороз день ото дня крепчей. Говорят, — даст себя знать зима. Василь-Василич опять побывал в деревне и бражки попил, бока поотлежал, к зиме-то. Ему и зимой жара: в Зоологическом с гор катать, за молодцами приглядывать, пьяных не допускать, шею бы не сломали, катки на Москва-реке и на прудах наладить, к Николину Дню поспеть, Ердань на Крещенье ставить, в рощах вывозку дров наладить к половодью, да еще о каком-то «ледяном доме» все толкуют, — делов не оберешься, только повертывайся. Что за «ледяной дом»? Горкин отмахивается: «чудит папашенька, чего-то еще надумал». Василь-Василич, пожалуй, знает, да не сказывает, подмаргивает только: — Так удивим Москву, что ахнут!.. Отец радуется зиме, посвистывает-поет: Пришла зима, трещат морозы, На солнце искрится снежок; Пошли с товарами обозы По Руси вдоль и поперек. Реки стали, ровная везде дорога. Горкин загадку мне загаднул: «без гвоздика, без топорика, а мост строит»? Не могу я разгадать, а простым-просто: зима. Он тоже зиме рад. Когда-а еще говорил, — ранняя зима будет, — так по его и вышло: старинному человеку все известно. Отец побаивается, ну-ка возьмется оттепель. Горкин говорит — можно и горы накатывать, не сдаст. Да дело не в горах: а вот «ледяной дом» можно ли, ну- ка развалится? Про «ледяной дом» и в «Ведомостях» уж печатали, вот и насмешим публику. Про «ледяной дом» Горкин сказать ничего не может, дело незнамое, а оттепели не будет — это уж и теперь видать: лед на Москва-реке больше четверти, и дым все столбом стоит, и галки у труб жмутся, а вот-вот и Никольские морозы... — не сдаст нипочем зима. Я спрашиваю: — Это тебе Бог сказал? — Чего говоришь-то, глупый, Бог с людьми не говорит. — А в «Священной Истории»-то написано — «сказал Бог Аврааму-Исааку...»? — То — святые. Вороны мне сказали. Как так, не говорят?.. повадкой говорят. Коль ворон сила налетела еще до заговен, уж не сумлевайся, ворона больше нас с тобой знает-чует. — Ее Господь умудряет? — Господь всякую тварь умудряет. Василь-Василич в деревню ездил, тоже сказывает: ранняя ноне зима будет, ласточки тут же опосле Успенья отлетели, зимы боятся. И сорок, говорит, несметная сила навалилась, в закутки тискаются, в соломку... — лютая зима будет, такая уж верная примета. Погляди-ка, вороны на помойке с зари толкутся, сила ворон, николи столько не было. И верно: никогда столько не было. Даже на конуре Бушуя, корочку бы урвать какую. А вчера понес Трифоныч щец Бушую остаточки, дух-то как услыхали сытный, так все и заплясали на сараях. И хитрущие же какие! Бушуй к шайке близко не подпускает, так они что же делают!.. Станет он головой над шайкой, рычит на них, а они кругом уставятся и глядят, — никак к шайке не подскочить, жизни-то жалко. Вот одна изловчится, какая посмелей, заскочит сзаду — дерг Бушуя за хвост! Он на нее — гав-гав!.. — от шайки отвернется, а тут — цоп, из шайки, какая пошустрей, — и на сарай, расклевывать. Так и добывают на пропитание, Господь умудряет. Они мне нравятся, и Горкин их тоже любит, — важнецкие, говорит. В новые шубки к зиме оделись, в серенькие пуховые платочки, похаживают вразвалочку, как тетеньки какие. * * * В Зоологическом саду, где всякие зверушки, на высоких деревянных горах веселая работа: помосты накатывают политым снегом, поливают водой из кадок, — к Николину Дню «скипится». Понесли со двора елки и флаги, для убранки, корзины с разноцветными шарами-лампионами, кубастиками и шкаликами, для иллюминации. Отправили на долгих санях железные «сани- дилижаны», — публику с гор катать. Это особенные сани, из железа, на четверых седоков, с ковровыми скамейками для сиденья, с поручнями сзади для молодцов-катальщиков, которые, стоя сзади, на коньках, рухаться будут с высоких гор. А горы высокие, чуть ли не выше колокольни. Повезли вороха беговых коньков, стальных и деревянных, и легкие саночки-самолетки с бархатными пузиками- подушками, для отчаянных, которым кричат вдогон — «шею-то не сломи-и!..» И стульчики на полозьях — прогуливать по ледяному катку барынек с детьми, вороха метел и лопат, ящики с бенгальскиими огнями, ракетами и «солнцами», и зажигательную нитку в железном коробе, — упаси Бог, взорвется! Отец не берет меня: — Не до тебя тут, все как бешеные, измокши на заливке. И Горкин словечка не замолвит, еще и поддакивает: — Свернется еще с горы, скользина теперь там. Василь-Василич отбирает отчаянных — вести «дилижаны» с гор. Молодцы — рослые крепыши, один к одному, все дерзкие; публику рухать с гор — строгое дело, берегись. Всем делает проверку, сам придумал; каждому, раз за разом, по два стакана водки, становись тут же на коньки, руки под мышки, и — жарь стояком с горы. Не свернулся на скате — гож. Всегда начинает сам, в бараньей окоротке, чтобы ногам способней. Не свернется и с трех стаканов. В прошедшем году Глухой свернулся, а все напрашивается: «мне головы не жалко!» И всем охота: и работка веселая, и хорошо на чаи дают. Самые лихие из молодцов просят по третьему стакану, готовы и задом ахнуть. Василь- Василич, говорят, может и с четырех без зазоринки, может и на одной ноге, другая на отлете. Принесли разноцветные тетрадки с билетами, — «билет для катанья с гор». В утешение мне дают «нашлепать». Такая машинка на пружинке. В машинке вырезано на медной платке — имя- отчество и фамилия отца, — наша. Я всовываю в закраинку машинки бочки билетов, шлепаю ладошкой по деревянному круглячку машинки, и на билете выдавится, красиво так. * * * Завтра заговины перед Филиповками. Так Рождественский Пост зовется, от апостола Филиппа: в заговины, 14 числа ноября месяца, как раз почитание его. А там и Введение, а там и Николин День, а там... Нет, долго еще до Рождества. — Ничего не долго. И не оглянешься, как подкатит. Самая тут радость и начинается — Филиповки! — утешает Горкин. — Какая-какая... самое священное пойдет, праздник на празднике, душе свет. Крестного на Лександру Невского поздравлять пойдем, пешком по Москва-реке, 23 числа ноября месяца. Заговеемся с тобой завтра, пощенье у нас пойдет, на огурчиках — на капустке кисленькой- духовитой посидим, грешное нутро прочистим, — Младенца-Христа стречать. Введенье вступать станет — сразу нам и засветится. — Чего засветится? — А будто звезда засветится, в разумении. Как-так, не разумею? За всеношной воспоют, как бы в преддверие, — «Христос рождается — славите... Христос с небес — срящите...» — душа и воссияет: скоро, мол, Рождество!.. Так все налажено — только разумей и радуйся, ничего и не будет скушно. На кухне Марьюшка разбирает большой кулек, из Охотного Ряда привезли. Раскапывает засыпанных снежком судаков пылкого мороза, белопузых, укладывает в снег, в ящик Судаки крепкие, как камень, — постукивают даже, хвосты у них ломкие, как лучинки, искрится на огне, — морозные судаки, седые. Рано судак пошел, ранняя-то зима. А под судаками, вся снежная, навага! — сизые спинки, в инее. Все радостно смотрят на навагу. Я царапаю ноготком по спинке, — такой холодок приятный, сладко немеют пальцы. Вспоминаю, какая она на вкус, дольками отделяется; и «зернышки» вспоминаю: по две штучки у ней в головке, за глазками, из перламутра словно, как огуречные семечки, в мелких-мелких иззубринках. Сестры их набирают себе на ожерелья, — будто как белые кораллы. Горкин наважку уважает, — кру-уп-ная- то какая нонче! — слаще и рыбки нет. Теперь уж не сдаст зима. Уж коли к Филиповкам навага, — пришла настоящая зима. Навагу везут в Москву с далекого Беломорья, от Соловецких Угодников, рыбка самая нежная, — Горкин говорит — «снежная»: оттепелью чуть тронет — не та наважка; и потемнеет, и вкуса такого нет, как с пылкого мороза. С Беломорья пошла навага, — значит, и зима двинулась: там ведь она живет. Заговины — как праздник: душу перед постом порадовать. Так говорят, которые не разумеют по духовному. А мы с Горкиным разумеем. Не душу порадовать, — душа радуется посту! — а мамону, по слабости, потешить. — А какая она, ма-мона... грешная? Это чего, ма- мона? — Это вот самая она, мамона, — смеется Горкин и тычет меня в живот. — Утро-ба грешная. А душа о посте радуется Ну, Рождество придет, душа и воссияет во всей чистоте, тогда и мамоне поблажка: радуйся и ты, мамона! Рабочему народу дают заговеться вдоволь, — тяжелая зимняя работа: щи жирные с солониной, рубец с кашей, лапша молочная. Горкин заговляется судачком, — и рыбки постом вкушать не будет, — судачьей икоркой жареной, а на заедку драчену сладкую и лапшу молочную: без молочной лапши говорит, не заговины. Заговины у нас парадные. Приглашают батюшку от Казанской с протодьяконом — благословит на Филиповки. Канона такого нет, а для души приятно, легкосгь душе дает — с духовными ликами вкушать. Стол богатый, с бутылками «ланинской», и «легкое», от Депре-Леве. Протодьякон «депры» не любит, голос с нее садится, с этих-там «икемчиков- мадерцы», и ему ставят «отечественной, вдовы Попова». Закусывают, в преддверие широкого заговенья, сижком, икоркой, горячими пирожками с семгой и яйцами. Потом уж полные заговины — обед. Суп с гусиными потрохами и пирог с ливером. Батюшке кладут гусиную лапку, тоже и протодьякону. Мне никогда не достается, только две лапки у гуся, а сегодня как раз мой черед на лапку: недавно досталось Коле, прошедшее воскресенье Маничке, — до Рождества теперь ждать придется, Маша ставит мне суп, а в нем — гусиное горло в шерявавой коже, противное самое, пупырки эти. Батюшка очень доволен, что ему положили лапку, мягко так говорит: «верно говорится — „сладки гусины лапки. Протодьякон — цельную лапку в рот, вытащил кость, причмокнул, будто пополоскал во рту, и сказал: „по какой грязи шлепала, а сладко! Подают заливную осетрину, потом жареного гуся с капустой и мочеными яблоками, „китайскими, и всякое соленье, моченую бруснику, вишни, смородину в веничках, перченые огурчики-малютки, от которых мороз в затылке. Потом — слоеный пирог яблочный, пломбир на сливках и шоколад с бисквитами. Протодьякон просит еще гуська, — „а припломбиры эти, говорит, „воздушная пустота одна. Батюшка говорит, воздыхая, что и попоститься-то, как для души потреба, никогда не доводится, — крестины, именины, самая-то именинная пора Филиповки, имена-то какие все: Александра Невского, великомученицы Екатерины, — „сколько Катерин в приходе у нас, подумайте! — великомученицы Варвары, Святителя Николая- Угодника!.. — да и поминок много... завтра вот старика Лощенова хоронят... — люди хлебосольные, солидные, поминовенный обед с кондитером, как водится, готовят...». Протодьякон гремит-воздыхает: «гре-хи... служение наше чревато соблазном чревоугодия...» От пломбира зубы у него что-то понывают, и ему, для успокоения накладывают сладкого пирога. Навязывают после обеда щепной коробок детенкам его, «девятый становится на ножки!» — он доволен, прикладывает лапищу к животу-горе и воздыхает: «и оставиша останки младенцам своим». Батюшка хвалит пломбирчик и просит рецептик — преосвященного угостить когда. Вдруг, к самому концу, — звонок! Маша шепчет в дверях испуганно: — Палагея Ивановна... су-рьезная!.. Все озираются тревожно, матушка спешит встретить, отец, с салфеткой, быстро идет в переднюю. Это родная его тетка, «немножко тово», и ее все боятся: всякого-то насквозь видит и говорит всегда что-то непонятное и страшное. Горкин ее очень почитает: она — «вроде юродная», и ей будто открыта вся тайная премудрость. И я ее очень уважаю и боюсь попасться ей на глаза. Про нее у нас говорят, что «не все у ней дома», и что она «чуть с приглинкой». Столько она всяких словечек знает, приговорок всяких и загадок! И все говорят — «хоть и с приглинкой будто, а у-умная... ну, все-то она к месту, только уж много после все отрывается, и все по ее слову». И, правда, ведь: блаженные-то — все ведь святые были! Приходит она к нам раза два в год, «как на нее накатит», и всегда заявляется, когда вовсе ее не ждут. Так вот, ни с того ни с сего и явится. А если явится — неспроста. Она грузная, ходит тяжелой перевалочкой, в широченном платье, в турецкой шали с желудями и павлиньими «глазками», а на голове черная шелковая «головка», по старинке. Лицо у ней пухлое, большое; глаза большие, серые, строгие, и в них — «тайная премудрость». Говорит всегда грубовато, срыву, но очень складно, без единой запиночки, «так цветным бисером и сыплет», целый вечер может проговорить, и все загадками-прибаутками, а порой и такими, что со стыда сгоришь, — сразу и не понять, надо долго разгадывать премудрость. Потому и боятся ее, что она судьбу видит, Горкин так говорит. Мне кажется, что кто-то ей шепчет, — Ангелы? — она часто склоняет голову набок и будто прислушивается к неслышному никому шепоту — судьбы?.. Сегодня она в лиловом платье и в белой шали, муаровой, очень парадная. Отец целует у ней руку, целует в пухлую щеку, а она ему строго так: — Приехала тетка с чужого околотка... и не звана, а вот и она! Всех сразу и смутила. Мне велят приложиться к ручке, а я упираюсь, боюсь: ну-ка она мне скажет что-нибудь непонятное и страшное. Она будто знает, что я думаю про нее, хватает меня за стриженый вихорчик и говорит нараспев, как о. Виктор: — Рости, хохолок, под самый потолок! Все ахают, как хорошо да складно, и Маша, глупая, еще тут: — Как тебе хорошо-то насказала... богатый будешь! А она ей: — Что, малинка... готова перинка? Так все и охнули, а Маша прямо со стыда сгорела, совсем спелая малинка стала: прознала Палагея Ивановна, что Машина свадьба скоро, я даже понял. Отец спрашивает, как здоровье, приглашает заговеться, а она ему: — Кому пост, а кому погост! И глаза возвела на потолок, будто там все прописано. Так все и отступили, — такие страсти! Из гостиной она строго проходит в залу, где стол уже в безпорядке, крестится на образ, оглядывает неприглядный стол и тычет пальцем: — Дорогие гости обсосали жирок с кости, а нашей Палашке — вылизывай чашки! И не садится. Ее упрашивают, умасливают, и батюшка даже поднялся, из уважения, а Палагея Ивановна села прямиком-гордо, брови насупила и вилкой не шевельнет. Ей и сижка-то, и пирожка- то, и суп подают, без потрохов уж только, а она кутается шалью натуго, будто ей холодно, и прорекает: — Невелика синица, напьется и водицы... И протодьякон стал ласково говорить, расположительно: — Расскажите, Палагея Ивановна, где бывали, чего видали... слушать вас поучительно... А она ему: — Видала во сне — сидит баба на сосне. Так все и покатились. Протодьякон живот прихватил, присел, да как крякнет!.. — все так и звякнуло. А Палагея Ивановна строго на него: — А ты бы, дьякон, потише вякал! Все очень застыдились, а батюшка отошел от греха в сторонку. Недолго посидела, заторопилась — домой пора. Стали провожать. Отец просит: — Сам вас на лошадке отвезу. А она и вымолвила... после только премудрость-то прознали: — Пора и на паре, с песнями!.. Отец ей: — И на паре отвезу, тетушка... А она погладила его по лицу и вымолвила: — На паре-то на масленой катают. На масленице как раз и отвезли Палагею Ивановну, с пением «Святый Боже» на Ваганьковское. Не все тогда уразумели в темных словах ее. Вспомнили потом, как она в заговины сказала отцу словечко. Он ей про дела рассказывал, про подряды и про «ледяной дом», а она ему так, жалеючи: — Надо, надо ледку... горячая голова... остынет. Голову ему потрогала и поцеловала в лоб. Тогда не вникли в темноту слов ее... * * * После ужина матушка велит Маше взять из буфета на кухню людям все скоромное, что осталось, и обмести по полкам гусиным крылышком. Прабабушка Устинья курила в комнатах уксусом и мяткой — запахи мясоедные затомить, а теперь уже повывелось. Только Горкин блюдет завет. Я иду в мастерскую, где у него каморка, и мы с ним ходим и курим ладанцем. Он говорит нараспев молитовку — «воскурю-у имианы-ладаны... воскурю-у... исчезает дым и исчезнут... тает воск от лица-огня...» — должно быть, про дух скоромный. И слышу — наверху, в комнатах, — стук и звон! Это миндаль толкут, к Филиповкам молочко готовят. Горкин знает, как мне не терпится, и говорит: — Ну, воскурили с тобой... ступай-порадуйся напоследок, уж Филиповки на дворе. Я бегу темными сенями, меня схватывает Василь- Василич, несет в мастерскую, а я брыкаюсь. Становит перед печуркой на стружки, садится передо мной на корточки и сипит: — Ах, молодой хозяин... кр-расота Господня!.. Заговелся малость... а завтра «ледяной дом» лить будем... а-хнут!.. Скажи папашеньке... спит, мол, Косой, как стеклышко ... ик-ик... — и водочным духом на меня. Я вырываюсь от него, но он прижимает меня к груди и показывает серебряные часы: «папашенька подарил... за... поведение!..» Нашаривает гармонью, хочет мне «Матушку- голубошку» сыграть-утешить. Но Горкин ласково говорит: — Утихомирься, Вася, Филиповки на дворе, гре-эх!.. Василь-Василич так, на него, ладошками, как святых на молитве пишут: — Ан-дел во плоти!.. Панкра-тыч!.. Пропали без тебя... Отмолит нас Панкратыч... мы все за ним, как... за каменной горой... Скажи папашеньке... от-мо... лит! всех отмолит! А там молоко толкут! Я бегу темными сенями. В кухне Марьюшка прибралась, молится Богу перед постной лампадочкой. Вот и Филиповки... скучно как... В комнатах все лампы пригашены, только в столовой свет, тусклый-тусклый. Маша сидит на полу, держит на коврике, в коленях, ступку, закрытую салфеткой, и толчет пестиком. Медью отзванивает ступка, весело-звонко, выплясывает словно. Матушка ошпаривает миндаль, — будут еще толочь! Я сажусь на корточках перед Машей, и так приятно, миндальным запахом от нее. Жду, не выпрыгнет ли «счастливчик». Маша миндалем дышит на меня, делает строгие глаза и шепчет: «где тебя, глазастого, носило... все потолкла!» И дает мне на пальце миндальной кашицы в рот. До чего же вкусно и душисто! я облизываю и Маши палец. Прошу у матушки почистить миндалики. Она велит выбирать из миски, с донышка. Я принимаюсь чистить, выдавливаю с кончика, и молочный, весь новенький миндалик упрыгивает под стол. Подумают, пожалуй, что я нарочно. Я стараюсь, но миндалики юркают, боятся ступки. Я лезу под стол, собираю «счастливчиков», а блюдечко с миндаликами уже отставлено. — Будет с тебя, начистил. Я божусь, что это они сами уюркивают... может быть, боятся ступки... — и вот они все, «счастливчики», — я показываю на ладошке. — Промой и положи. Маша сует мне в кармашек целую горсть, чистеньких-голеньких, — и ласково щекочет мою ногу. Я смотрю, как смеются ее глаза — ясные миндали, играют на них синие зрачки-колечки... и губы у ней играют, и за ними белые зубы, как сочные миндали, хрупают. И вся она будто миндальная. Она смеется, целует меня украдкой в шейку и шепчет, такая радостная: — Ду-сик... Рождество скоро, а там и мясоед... счастье мое миндальное!.. Я знаю: она рада, что скоро ее свадьба. И повторяю в уме: «счастье мое миндальное...» Матушка велит мне ложиться спать. А выжимки-то? — Завтра. И так, небось, скоро затошнит. Я иду попрощаться с отцом. В кабинете лампа с зеленым колпаком привернута, чуть видно. Отец спит на диване. Я подхожу на цыпочках. Он в крахмальной рубашке, золотится грудная запонка. Боюсь разбудить его. На дедушкином столе с решеточкой-заборчиком лежит затрепанная книжка. Я прочитываю заглавие — «Ледяной Дом». Потому и строим «ледяной дом»? В окнах, за разноцветными ширмочками, искрится от мороза... — звездочки? Взбираюсь на стол, грызу миндалик, разглядываю гусиное перо, дедушкино еще... гусиную лапку вижу, Палагею Ивановну... Лампа плывет куда-то, светит внизу зеленовато... потолок валится на меня с круглой зеленой клеткой, где живет невиданный никогда жавороночек... — и вижу лицо отца. Я на руках у него... он меня тискает, я обнимаю его шею.. — какая она горячая!.. — Заснул? на самом «Ледяном Доме»? не замерз, а? И что ты такой душистый... совсем миндальный!.. Я разжимаю ладошку и показываю миндалики. Он вбирает губами с моей ладошки, весело так похрупывает. Теперь и он миндальный. И отдается радостное, оставшееся во мне, «счастье мое миндальное!..» Давно пора спать, но не хочется уходить. Отец несет меня в детскую, я прижимаюсь к его лицу, слышу миндальный запах... «Счастье мое миндальное!..» И.С. Шмелев

Две статьи с сайта Отрок-юа.ру. И сильно, и грустно - это наверно и есть настоящее мужество... Петрович Протоиерей Андрей Ткачев Мужественных людей видели все. Все видели пилотов, гонщиков, боксёров, космонавтов, парашютистов. Видели хотя бы по телевизору. В их деле без мужества никак. Но и в обычной жизни мужество — качество полезное. В случае угрозы мужественный человек идёт на врага молча и спокойно, и при некотором умении бить у мужественного человека может получиться зрелищный нокаут... Но что если враг — не мужчина — и умение бить не спасёт? Что если враг и не женщина — и его не размягчишь цветами и комплиментами? Что если враг вообще не человек, но нападает на тебя вполне конкретно и воюет без передышки? Если враг — болезнь? В этом случае говорить о мужестве тяжелее, чем в случае с парашютными прыжками или спаррингами в подворотнях. Вы видели мужественных больных? Я вспоминаю одного. Я зашёл к нему в дом по просьбе его жены. Алексей Петрович — так его звали — лежал на широкой и чистой постели в большой и ухоженной львовской квартире. За окнами шумел, вонял, трезвонил и гудел клаксонами раскалённый летним солнцем каменный город с дефицитом зелени и узкими улицами. С горячих крыш вспархивали голуби. Жидкие облака летели по небу, словно желая побыстрее покинуть городскую черту. А здесь, на втором этаже углового дома, было прохладно и чисто, сиял паркет (явно австрийский, а не современный), в клетке урчал и грыз прутья попугай с пёстрым хохолком, и в широкой постели лежал хозяин — разбитый параличом мужчина лет сорока пяти. Я причащал его в первый приход. Потом соборовал и снова причащал. Но главное — мы общались. Петровича парализовало после автомобильной аварии. От него сразу ушла жена, сказав, что она ещё молода и хочет «жить, а не ухаживать за овощем». Пожить ей Бог судил недолго — разбилась насмерть очень скоро в другой автомобильной аварии. С Петровичем теперь жила другая женщина, настоящая жена и подруга, способная полюбить там, где большинство способно только убегать. Когда мы познакомились, его тело было мертво в части ног. Руки действовали, и с боку на бок он переворачивался ещё самостоятельно. Алексей Петрович любил порядок, жена его чисто брила, регулярно массировала и вообще держала в доме какой-то немецкий ordnung с налётом славянской душевности. Удивительным было то, что больной самостоятельно зарабатывал. Он, будучи профи в сфере юридической, выдумывал и отшлифовывал какие-то схемы отправления людей зарубеж, открытия и закрытия бизнеса, чего-то ещё, чему я имени не знаю. Дом его полнился приходящим и уходящим людом. Скучно не было. Руки Петровича работали неодинаково. Правая гнулась и слушалась гораздо хуже левой. Левой рукой он нажимал на кнопки телефона и то и дело прерывал наши беседы приёмом звонков и точечной консультацией. Он поразил меня тем, что на его месте тысячи людей сдулись бы, как воздушный шарик, сморщились бы и улетели в форточку, озлобились бы на весь мир. А наш пациент был бодр, как «морж» после выхода из проруби. Я помню, как однажды моя душа перед пробуждением — это странное время между сном и бодрствованием — ощутила себя в таком вот полупарализованном теле. Помню, с каким ужасом я проснулся и стал шевелить, двигать ногами, руками, корпусом и головой. *** Проблема усложнялась тем, что болезнь прогрессировала. Паралич распространялся, как клякса по промокашке, превращая тело Петровича сантиметр за сантиметром в подобие дерева. А он был всё так же весел и бодр. Он был мужествен. По-настоящему. Я не чудотворец, и от моих молитв здоровье к больному не вернулось. Мы какое-то время общались. Потом отдалились и встретились снова через пару лет. Он жил уже в другой квартире, тоже в старой части города, тоже аккуратной и чистой, но поменьше. Причины переезда были прозрачны — зарабатывать, будучи прикованным к постели, всё же нелегко. Верную жену возле больного сменила сиделка. Жена не ушла, нет-нет. Не подумайте. Она просто на каком-то этапе смертельно устала, и Петрович, не желая видеть увядание любимой женщины, уговорил её уехать, кажется, в Австралию. Документы, канал миграции, маршрут придумал и оформил сам. Теперь они ежедневно созванивались, и она, говорят, плакала в трубку. О прошлом напоминал попугай, бурчавший в клетке и периодически грызший прутья. У Петровича работала уже только левая рука и нос. Носом он иногда нажимал на кнопки телефонного аппарата, стоявшего на столике рядом. Телефон всё так же разрывался от входящих звонков, в прихожей всё так же уходившие визитёры сталкивались со вновь пришедшими. Но было очень грустно. Ты не видишь чужих детей какое-то время, а потом при встрече восклицаешь: «Ой, как вы выросли!». Здесь было нечто подобное, только в печальном варианте. Выросли не дети. Выросла и усилилась хворь, и мёртвость шире растеклась по телу. Перемены не было только в глазах и голосе больного. Он по-прежнему излучал энергию и оптимизм. Он жадно требовал новостей, спрашивал, слушал, обсуждал услышанное. И я любил его, но мне было как-то стыдно, что я пришёл на своих ногах и могу при разговоре жестикулировать обеими руками. Было как-то неловко от того, что вот я со временем встану и спущусь по лестнице вниз, выйду на улицу, вдохну серую слякоть, взвешенную в воздухе, и подниму воротник пальто. А вот Петрович останется на месте, и не встанет, и не оденется, и не спустится вниз, застёгивая на ходу пуговицы или закутываясь в шарф. *** Всех, с кем пересекался по жизни, помнить невозможно. Но и забыть некоторых тоже нельзя. Человек может быть очень красив, или очень богат, или очень уродлив, или очень беден. Он может быть очень честен, или, наоборот, очень подл. В любом случае, если слово «очень» можно прибавить к характеристике человека, шансы забыть его у вас уменьшаются. Петрович был очень мужествен. Так я говорю себе спустя многие годы, если тема мужества почему-то захватывает меня. Альпинисты, парашютисты, дайверы, байкеры и десантники тогда смиренно отодвигаются в сторону, уступая в сознании место мужчине, лежащему в чистой постели рядом с телефоном. В его глазах нет уныния и голос у него бодр. Даже на жизнь он зарабатывает сам, не покидая постели, нажимая на кнопки носом и шевеля извилинами. *** Проснувшись среди ночи, шевеля не столько извилинами, сколько ногами и руками, чувствуя, что могу встать с постели, я временами вспоминал Петровича. Я удивлялся ему и стыдился себя. Стыдился слабости, нытья, уныния, того полного бессилия, что часто овладевает здоровыми и сильными людьми, которых на одной силе воли обгоняют по жизни слабые и больные. Оставался только вопрос: эта стойкость и мужество — это врождённые качества или воспитанные? Если врождённые, я замолкаю. Такое наследство мне не передали. А если воспитанные, то как? Какими упражнениями, какими мыслями? Это вопрос в воздух. Это вопрос белеющему потолку среди ночного безмолвия. И сами гении не знают всех секретов собственной гениальности. А может, одному только попугаю с пёстрым хохолком открыто нечто, и по ночам он слышит жалобные стоны и всхлипывания? Под эти мысли я иногда засыпаю, чтобы, проснувшись утром, обеими руками сбросить с себя одеяло и медленно сесть на кровати. Сначала сесть, а потом встать на обе ноги. http://otrok-ua.ru/sections/art/show/petrovich.html Руслан и Людмила Александр Иваницкий Недавно в плотном потоке пассажиров метро, спешащих под землю, я увидел парня, который двигался против течения. В какой-то момент он, видимо, понял, что ему не надо туда, куда всем... Он отчаянно пытался протиснуться сквозь людские плечи и локти, несущиеся навстречу. Его сносило назад, люди толкались и кричали на него. И я вспомнил двухтысячный год. Маленький городок в Луганской области, возникший вокруг химкомбината. Кварталы девятиэтажек тянулись вдоль соснового леса, который местами входил во дворы и улицы, осыпая иголками асфальт и прохожих. Красивый город, но депрессивный. Комбинат уже несколько лет стоял. Работы не было. Рассказывали, что в городском парке можно легко найти использованные шприцы — молодёжь активно употребляла наркотики. Городок держал одно из первых мест в Украине по распространению СПИДа. Правда, говорили, что это отчасти благодаря городскому главврачу — он был порядочным человеком и просто честно вёл статистику, ничего не скрывая. Мы приехали в этот городок с целью снять сюжет о СПИДе. Главврач дал нам интервью, а потом вывел в коридор и показал улыбчивого молодого человека в модном шарфе. «Можете ещё с ним побеседовать», — сказал врач. Увидев, что мы говорим о нём, молодой человек вскочил и подбежал к нам. — Мы с вами будем беседовать о СПИДе? — спросил я недоумённо. — Да, я готов. Я всё расскажу. — Ну хорошо, — я взял микрофон и начал задавать вопросы, не понимая, какое отношение этот парень имеет к СПИДу. Оказалось — прямое. Руслану было чуть больше тридцати, и он был инфицирован ВИЧ. В прошлом — наркоман с восьмилетним стажем, а ныне — поверивший в Бога протестант, завязавший со своим прошлым и «покаявшийся в беззакониях», как он выразился. Руслан показал принесённые с собой фото из прежней жизни. Он в обнимку с друзьями-наркоманами на развалинах какого-то дома. Волосы, выкрашены в чёрный, задиристый взгляд. Только глаза жёстче. Надо сказать, Руслан был очень симпатичным человеком. А сейчас к его обаянию добавились ещё и добрые светящиеся глаза. Мы пообещали приехать в гости и пообщаться плотнее. Через неделю я позвонил. «Слава Иисусу», — сказал он, поднимая трубку. Такое вот приветствие... Это был мой первый опыт общения с ВИЧ-инфицированным. Я волновался — тогда это было в новинку. Но — он подал мне руку, я пожал её. Ничего не произошло. Вирус ведь не передаётся через рукопожатие... Мы сидели на балконе и пили чай. Руслан был полгода как женат. Жену звали Людмила, она была молодой симпатичной девушкой. Пока Руслан играл нам на баяне какую-то протестантскую песню о том, что «Иисус придёт и спасёт всех», жена подливала чай. Она сидела к нему спиной, но по её осанке, по какой-то едва уловимой дрожи в голосе я вдруг понял, что она всем существом чувствует его присутствие. Она его очень любила — это было заметно. Людмила тоже была из бывших наркоманов, и, видимо, эта встреча на краю была для обоих невероятным подарком судьбы. На прощание Руслан сказал, что если человек искренне покаялся во всех своих грехах, Бог обязательно ему всё простит. «Может быть, Бог совершил чудо, и я уже не болен СПИДом», — сказал он напоследок. *** Прошло несколько месяцев. Мир отпраздновал Новый год. И числа 20 января я позвонил его жене. Было интересно узнать, как они. Где-то в глубине души тлел вопрос: а как там ожидаемое чудо? Интересно... На другом конце провода долго молчали. — А Руслана нет, — тихо сказала Людмила в трубку. Я снова почувствовал эту едва уловимую дрожь, как тогда, во время нашей встречи. Оказалось, Руслан работал на стройке, за несколько дней до Нового года. Сваривал арматуру на первом этаже здания. А на третьем работала бетономешалка. Перекрытия не выдержали, и она рухнула, пробив два этажа, — прямо на него. Мгновенная смерть. Я так и не узнал — сдавал ли Руслан анализы, пытался ли выяснить свой диагноз. *** Я верю, что Бог сотворил для него самое большое чудо, какое было возможно. Это была мужская смерть. На мужской работе. Мгновенная, без боли и страданий. Совсем не похожая на тихое угасание больного СПИДом. Конечно, Бог может всё, и Он мог бы излечить Руслана от болезни. Но жизнь — не цветная протестантская брошюра. Её длительность ограничена. И не всегда у нас остаётся время вымолить все грехи. И стереть все беззакония, совершённые нами. И каждый раз, набирая ширку в шприц, наливая водку в стакан или совершая ещё какую-то глупость, мы должны помнить: нам ещё нужно будет время, чтобы остановиться. А потом — долго и мучительно возвращаться обратно, преодолевая сопротивление времени. Каждый наш «тёмный» поступок — это камень на нашем пути назад. И нам кажется — нам хватит времени, чтобы разгрести их все. Но нам кажется. А Бог знает... http://otrok-ua.ru/sections/art/show/ruslan_i_ljudmila.html

С праздником верующие форумчане!

Когда то моей жизни была девушка которая говорила мне что роспись в ЗАГСе не играет для нее главенствующую роль, и только после венчания мы станем по настоящему мужем и женой. Тогда я еще не был готов к браку и созданию семьи. Но слова мне ее запомнились. Встретив замечательную девушку, которая стала моей женой, помошницей и другом мы решили скрепить наш союз в церкви.Состоится это событие 20-го октября. Даже не знаю при галстуке быть или в свободной одежде? Хотел полюбопытствоать у тех кто венчался и знает, укрепило ли ваши отношения это торжественное событие? И через какой промежуток после росписи вы венчались?

Моя коллега по работе утверждает, что в Церковь надо ходить через силу.Не задаваясь вопросами: зачем и почему? А я хожу когда плохо или хорошо.

Не так давно, путешествуя по Абхазии Господь свел меня с очень интересным человеком, который находится в духовном поиске истины. Мы долго беседовали на тему того, что спасутся только православные. И пришли к выводу, что отрицая какую-либо другую религию или все сразу, ты становишься фанатиком. А фанатизм это не истина. Так мы и разошлись, близ Нового Афона каждый в свою сторону, так и не до чего конкретного и не договорившись: я не привел его в лоно православной церкви, а он не увлек мой разум в неизвестность. Интересно на чьей же стороне было больше правды?

Господь Наш Всемогущий Велик....Хочу праславить Его на нашем сайте,хочу чтоб Он ежедневно являл Свою славу в нашу жизнь,чтоб Он исцелял каждого нуждающегося,чтобы Он поднимал каждого из нас. хочу чтобы все знали что Он велик и всемогущ....и он приготовил нам великую судьбу)))всем прочитавшим срыва нет,Дух Святой уже стучит к вам

Благодаря молитвам этого человека я завязал с наркотиками.В конце августа он умер...

На песке дворика, окруженного белыми стенами, под тенью единственного дерева лежал на носилках лейтенант Алексей Клинов. Ему была видна пробитая снарядом стена двухэтажного дома, блеклое от зноя небо и пыльный песок. У него не было сил повернуть голову, и он даже не знал, под каким деревом он лежит. Когда боль ненадолго утихала, Клинов начинал думать о том, что он, наверно, так никогда и не узнает, под каким деревом он лежит, такой он теперь беспомощный: обе руки у него перебиты осколками, и левая нога тоже перебита. Ему было ясно, что он умрет, и вопрос был только в том, долго ли еще он будет мучиться. Его сюда на рассвете принесли санитары и ушли искать воды, но потом они, вероятно, были ранены или убиты, потому что никто к нему не возвращался. Тогда еще бой шел на улицах городка, но теперь весь городок в руках у врага. Шума боя не было слышно; только порой где-то далеко, словно в ином мире, глухо гремела артиллерия. Тень дерева укоротилась, отошла от Клинова, и теперь он лежал на самом солнцепеке, и маленькие мухи ползали по его ногам. Когда он погружался в забытье, он видел себя со стороны. Он снился самому себе лежащим на маленьком белом дворе, под беспощадным солнцем, в обезлюдевшем городке, где он должен умереть. Потом он просыпался и видел песок, и белую стену, пробитую снарядом, и блеклое от зноя небо, и пыльный песок дворика. И все же смерть не казалась ему страшной. Все страшное было позади. Но умирать было очень больно и нестерпимо грустно. Снова нахлынул бред. Где-то далеко шли по прозрачной реке белые пароходы, листья ландышей отряхали ночную росу, дефилировали шеренги мороженщиков, а он стоял под кленом в парке, и веселый ливень хлестал по листьям, сгибая ветки. Все нарастал ливень. Уже не капли, а толстые, круглые струи воды, как хрустальные балки, упирались в землю, и он тянулся к ним ртом, но никак не мог дотянуться. И тогда едт очнулся от боли и – продолжением бреда – увидел, что перед ним стоит маленькая девочка в зеленом платье и смотрит на него удивленно и испуганно. У нее были большие серые глаза, а в светлых волосах была синяя лента. Такую девочку он видел когда-то на огромном рекламном щите, прибитом на брандмауэре дома в том городе, где он жил до войны. Эта реклама была прибита над сквером, и под улыбающейся девочкой было написано большими буквами: «Ешьте яблочное пюре». – Я давно с вами разговариваю, а вы меня не слушаете, – сказала она. – Мне очень страшно одной, а вы все говорите с кем-то. С кем это вы говорите? – Ни с кем, – тихо сказал ей Клинов, – это у меня бред, я ранен. Принеси мне воды, я пить хочу. – У нас только сырая осталась, сырую пить нельзя. – Ничего, мне можно. Неси скорее, девочка. А под каком деревом я лежу? – Не знаю. Мама мне говорила, какое это дерево, да я забыла. Она ушла куда-то и долго не приходила, и Клинов снова подумал, что это был бред. Но девочка вернулась с большим эмалированным чайником и сказала: – Чашки все разбились от снаряда, а вы пейте из носика, только она сырая. – Тебе уж и поить меня придется, – сказал Клинов, – видишь, с руками-то у меня что! Девочка наклонилась над ним и стала поить его из чайника. Пил он долго. Когда он закрывал рот, чтобы отдышаться, струя воды лилась на лицо, на шею, стекала за шиворот. Это было приятно. – Ну, спасибо, хватит, – промолвил Клинов. – Теперь иди, прячься куда-нибудь, а то еще немцы сюда зайдут. – Я боюсь одна, я лучше с вами здесь буду. В городе никого нет, и в доме тоже никого, а на маму стена упала, когда снаряд попал. Я буду с вами сидеть. – Плохо твое дело, – сказал Клинов. – Все это плохо очень. И я для тебя ничего сделать не могу. – А вы ничего и не делайте, только не уходите, – сказала она. – Да уж никуда теперь не уйду, не бойся. А как тебя зовут-то? – Люся. – Ну так вот что, Люся. Сходи закрой ворота. А то немцы, если будут проходить мимо, так сразу же зайдут сюда. И еще принеси мне что-нибудь под голову, совсем голова затекла. Потом снова у него начался бред. Он шел по мосту, а под ним глухо и влажно гудела вода, и он перегнулся через перила и увидел внизу себя – лежит на пыльном песке дворика в безлюдном городке, и слепое жестокое солнце бьет в него негнущимися лучами, а на стене прибит рекламный щит, и девочка в зеленом платье говорит ему со стены: «Ешьте яблочное пюре, мне одной страшно». Он очнулся. Все почти так и было. Он лежал, было больно и жарко, и девочка сидела возле него на притащенном откуда-то стуле. – Вы опять что-то говорили, – сказала она. – Все говорили и говорили. – Это я сон видел, – сказал Клинов. – Ты не обращай внимания. Сиди и не бойся. – А я раз во сне лягушку видела, и ни капельки не страшно.– Это ты молодец, лягушек и не надо бояться. Ты вынь у меня из гимнастерки документы. Читать умеешь? – Нет, я еще не совсем умею. – Она присела около него на корточки и стала вытаскивать документы из кармана его гимнастерки. – А это что за девочка, на меня похожа очень? – спросила она, увидав среди документов фотографию. – Это моя дочка, она умерла. – А где она живет? – Нигде, она же умерла. Ты все эти документы заверни в бумажку и спрячь где-нибудь, а когда наши придут – отдай. Только немцам не отдавай и ничего не говори. И еще часы сними с руки, я их тебе дарю на память. Ты у меня теперь вроде как наследница. – Спасибо, дяденька. Ты только не уходи, а то мне страшно будет. – Ну куда я уйду! Никуда не уйду, здесь и останусь. Теперь он чувствовал, как смерть входит в него. Ни в руках, ни в ногах уже не было боли, они постепенно немели. Алексей Клинов чувствовал, что пожелай он умереть – и он умрет сейчас же, умрет без боли и судорог. Его клонило к смерти, как ко сну. Но теперь он боролся со смертью, как человек, занятый важным делом, борется со сном. Ему страшно было оставить эту девочку одну. Он еще бредил, но теперь это был другой бред, сквозь него он видел все, что делается вокруг него. Так ночью, подойдя к окну, мы видим в нем свое отражение, но сквозь это отражение нам видна и улица, где светятся фонари и витрины. Бой снова приближался к городку. Начиналась контратака наших войск. Тяжелая артиллерия вела отсечный огонь, и снаряды, легко и тонко свистя, летели над городом. – Ты не бойся, Люся, – сказал Клинов. – Это по немцам. Скоро наши вернутся сюда. А ты принеси простыню или что-нибудь и накрой меня до шеи. Девочка ушла, и Клинов снова начал впадать в забытье. Оно наплывало на него, как облако, и он напрягал всю волю, чтобы не поддаться ему. Он знал, что если он сейчас умрет, то эта девочка останется совсем одна, и ей будет страшно и одиноко в этом городке, где солнце жжет белые стены. И он снова увидел ее. Она подошла к нему и накрыла его красным флагом с черной каймой. – Все в комнате штукатуркой завалено, – объяснила она, – так я флаг в кладовке взяла, от палки его оторвала – с палкой тяжело нести. Там еще совсем красный флаг есть, без полосок, – и тот принести вам? – Нет, мне и этого хватит, – промолвил Клинов, – это самый подходящий. Наступило молчание. – А скоро придут наши? – спросила вдруг девочка. – Теперь уже скоро, – еле слышно ответил Клинов. – Пока наши не придут, вы не уходите, вы мне обещали не уходить. День клонился к вечеру, но по-прежнему было жарко. Белые стены излучали сухое, пыльное тепло, листья неведомого дерева сонно звенели над головой Клинова. Иногда девочка говорила с ним, и тогда он отвечал ей, подбадривая ее, но голос у него становился все тише и тише. Теперь язык уже отказывался служить ему, и Клинов старался произносить слова раздельно, по слогам. Девочке послышалось, что где-то кричат «ура», и она сказала Клинову об этом. – Вот и хорошо, – ответил он и, широко раскрыв глаза, огляделся вокруг. Все кругом было по- прежнему, и только тень дерева коснулась теперь стены, и по пятипалым силуэтам листьев он узнал, что лежит под кленом. Он посмотрел на девочку, и та склонилась над ним. – Слушай, – тихо сказал он ей, – я, наверно, скоро засну, так ты не бойся. Наши скоро придут. А я очень спать хочу, я засну. Ты не тормоши меня, если я буду совсем молчать, и ничего не пугайся. Но он увидел в ее глазах смутный страх, попытался улыбнуться ей и добавил: – Ты тоже устала, иди поспи вон там на траве. А ну, давай наперегонки, кто раньше заснет? Успокоенная, она отошла на несколько шагов и легла на редкую траву, пробивавшуюся сквозь песок у стены. – Дяденька, я уже засыпаю, – сказала она через минуту. – Я тоже, – тихо и внятно ответил лейтенант Клинов.

10 место: Индейцы племени тапирапе в Бразилии обожествляют паразитов. По их поверьям, создавшие мир духи укрылись в человеческих телах и оттуда внутренним голосом дают людям советы. 9 место: Африканское племя догонов молится на звезду Сириус. По их поверьям, с одной из планет, которые вращаются вокруг Сириуса, на летающем корабле прилетел прародитель племени Ном-мо - получеловек-полузмея. 8 место: Проведенная в 2001 году в Англии и Уэльсе перепись населения показала, что в стране проживает 390 тысяч джедаев. В Канаде их 20 тысяч, в Австралии - 70 тысяч, а в России – около 5 тысяч. 7 место: Основы и терминология боконизма изложены в романе Колыбель для кошки Курта Воннегута. Великий Боконон утверждал, что все религии являются ложными, и боконизм не исключение. 6 место: Дискордианизм обожествляет хаос. Важным дискордианским мифом является проклятие Груада Серолицего - существа без чувства юмора, которое искушает и склоняет людей к мысли, что основанием бытия должен быть порядок и серьёзность. 5 место: В ходе переписи 2002 года обнаружилось, что в России проживают небольшие группы скифов, хазар и печенегов. 4 место: Также обнаружились отдельные выходцы из миров, придуманных Джоном Толкиеном и смешавшиеся с толпой марсиане. 3 место: Ктулху – это спящее на дне Тихого океана чудище, способное дистанционно влиять на разум человека. На вид он похож на помесь Кракена и Дэви Джонса из Пиратов Карибского моря. При движении он хлюпает и истекает слизью. 2 место: На некоторых островах Океании существует культ Карго: в годы Второй мировой войны американские солдаты высаживались на островах с грузами продуктов и снаряжения, которыми делились с местными жителями. С тех пор туземцы молятся на банки из-под тушенки и верят, что скоро им с неба привезут еще. 1 место: Главный бог пастарианства - Летающий Макаронный Монстр. Религия была основана в 2005 году в знак протеста против решения департамента образования штата Канзас, требующего ввести школьный курс концепции Разумного замысла как альтернативу эволюционному учению. Пастафарианством предусматривается возможность попасть в рай с пивным вулканом и фабрикой стриптиза.

В самой идее родноверия заключено сразу два соблазна - лирика березок и рябинок и идея сверхчеловека. Этот забавный гибрид пленил не одно пылкое сердце, не исключая и меня. Националистические настроения всегда возникают на волне кризиса общества и служат якобы цементирующей субстанцией для объединения людей. Но фиг. Это только видимость, троян, в котором заключен смертельный разрушительный вирус. Были всякие этапы жизни, до членов пяти липовых академий левашовых дело не дошло, но сравнительный анализ русских слов с санскритскими корнями, вся эта задорновщина, веды, рогнеды, кельты и много чего еще. Как говорил Бердяев что ли, язычество - колыбель цивилизаций, но всю жизнь лежать в колыбели и поклониться грому и молниям не будешь. Собственно, тему эту создаю не для ругачки совсем, всех людей считаю братьями, а славян родными братьями. Но. пусть будет равновесие. Несмотря на склонность к прекрасному, я реалист. Поэтому люблю оперировать фактами, а свой мистический опыт оставлять при себе и делиться им в редких случаях. А тут просто иная точка зрения.

а кто из верующих тут православных христиан наизусть(как в принципе должно быть) знает ну тот же самый символ веры ? или Отче наш? Живые помощи. кто хоть раз читал от корки до корки ветхий завет,новый завет?не спрашиваю кто размышлял на писанием. вот у язычников к коим я отношусь по версии христианства,а по сути -наследие предков ясно написано что есть ВЕРА - ВЕДЕНИЕ ЧИСТОГО СИЯНИЯ ИСТИНЫ, ВЕ- РА. РА и есть первоначальный Творец всего сущего (просьба не вставлять коменты что РА Египетское. Египта не было ещё когда наши предки славили РА) РА - в Русском языке встречается повсюду -РАдость(РА в достатке) и т.д.почему пишу с начала с вопросом ?просто много верующих,а понимания веры ................................................................. без крика давайте порассуждаем

Знаю что кроме меня есть на сайте родноверы. Давайте общаться между собой

Кто сказал, что бог вне человека? Кто сказал, что душа попадает в рай после смерти? И зачем удалили из библии книги, которые назвали апокрифами? Вот кто искренне верит и считает себя верующим, к вам обращение................... Книга Еноха отдельный разговор, но и её нет в библии, хотя в новом завете и Иисус и ещё некоторые ссылаются на неё. В библию вставили то, что нужно для того, чтоб заморочить народ и вы продолжаете им верить? п.с..........и о ненависти: Притчи Соломона 10.8

Меня всегда больше впечатляют истории, за которыми стоят реальные события и настоящие люди. Часто они более удивительны, чем выдуманные. Думаю, у каждого из нас есть в памяти какое-то чудесное, поразительное событие, пусть не с ними лично, с тем, кто нам близок или просто знаком. Недавно прочла рассказик про сами видите кого, вот делюсь. В центре парусного корабля возвышается мачта. А в центре европейского города возвышается шпиль собора. Соборный колокол пугает по воскресеньям птиц и мешает спать тем, кто не любит молиться. Вокруг собора, чаще всего — квадратом, расположена площадь. В зависимости от времени года она бывает то местом народных собраний с духовым оркестром и выступлением мэра, то местом оживлённой торговли. Да мало ли чем может быть мостовая, на которую с четырёх сторон смотрят чисто вымытые окна? Во все стороны от площади убегают узенькие улочки. Дома на них стоят столь близко, что солнечный луч бывает редким гостем на стенах первых этажей. Сыростью и древностью пахнет на этих улицах, если, конечно, хозяйка не вылила прямо перед вашим носом грязную мыльную воду или кухонную лохань с рыбьей чешуёй. Сейчас такое случается редко, но раньше… Та история, которую я хочу рассказать, случилась именно «раньше». Это было между двумя мировыми войнами, которые, по правде, стоило бы назвать бойнями. Жизнь была бедная, злая и неуверенная. Люди в те годы стали криво ухмыляться при словах «честность», «благородство»… Всем не хватало денег, все не доверяли друг другу и на ночь крепко запирали двери. В городском храме службы шли регулярно, и люди ходили на них регулярно, но это была холодная регулярность. Точно так же и стрелки часов на башне ходят по кругу, оставаясь мёртвыми. Впрочем, было в этом городе несколько человек, которые по временам молились очень истово, со слезами и подолгу. Это были несколько «девочек» из заведения мадам Коко. Да, господа! В каждом европейском городе, наряду с парикмахерскими, кафе и ателье верхней одежды, непременно есть хотя бы один дом, войти в который можно по одной лестнице, а выйти — по другой. Это — дом свиданий, весёлый дом или публичный — называйте как хотите. Если есть человеческое жильё, то могут быть и паразиты: грызуны, насекомые… Если есть цивилизация, то есть и одно из её проявлений — древняя язва, неистребимое зло — проституция. Как-то окунувшиеся в разврат, кем-то обманутые, часто — задавленные нуждой, женщины, живущие в таких домах, никогда не остаются без работы. Потому-то и не совпадают там зачастую вход и выход, что незачем, краснея, встречаться в дверях соседу с соседом или профессору со студентом. *** Жизнь в этих домах начинается тогда, когда в обычных жилищах мамы рассказывают детям на ночь сказки. А когда те же дети просыпаются утром и мамы выливают за дверь в канаву их ночные горшки, в «тех» домах наступает мёртвая тишина. Неестественная жизнь имеет свой неестественный график. Во всём доме только несколько человек бодрствовали с наступлением утра. Это сама мадам Коко (никто не знал, когда она спит), уборщица и сторож, он же — дворник и вышибала. Уборщица, мадам N, мыла полы, громко шлёпая о пол мокрой тряпкой. Сторож, мужчина лет сорока, в прошлом — цирковой акробат, молча курил в углу прихожей. Рядом с ним, беззаботно болтая не достающими до земли ножками, сидела его дочь. На вид ей было лет шесть. Это было щуплое, слабо развитое дитя, похожее на маленького воробышка. Звали её грозно. Звали её так же, как некогда звали умную женщину, спасшую свой народ от врагов. Во многих галереях мира вы при желании увидите в разные времена и разными художниками написанные картины под названием «Юдифь с головой Олоферна». Девочку звали Юдифь, но на языке её страны имя звучало несколько иначе — Эдит. Картинной галереи в их городе не было. Но даже если б и была, Эдит не смогла бы увидеть изображений своей знаменитой тёзки. Эдит была слепа. Её глазки смотрели прямо перед собой, но ничего не видели. Женщины в доме мадам Коко любили девочку страшно. Вся нерастраченная жажда семьи, материнства, вся жажда дарить, а не продавать любовь изливалась на эту слепую девочку. Её тискали, прижимали к груди, её носили на руках, причёсывали, её баловали сладостями. «Если бы можно было купить ей новые глазки, я не пожалела бы всех своих денег», — говорила подругам долговязая Элизабет. Её собственная дочь жила в другом городе у бабушки. «Мы бы все не пожалели», — вторили ей женщины. Их любовь к Эдит была неподдельной. В этом доме, где грех обжился лучше любой ласточки, забравшейся под крышу, маленькая Эдит, казалось, воплощала ту нормальную жизнь, где женщина вечером ложится в постель к мужу и просыпается утром. Мы уже говорили, что «воспитанницы» мадам Коко временами молились горячо и подолгу. Обычный человек вряд ли поймёт, что такое молитва проститутки, да лучше бы ему этого и не понимать. Но ведь Страшного Суда ещё не было. И не мы, а Христос, Тот Самый, Который распялся за нас, будет этот Суд вершить. Эти женщины тоже любили Спасителя. Любили хотя бы за то, что Он не карает их немедленно, не испепеляет после очередного греха, но терпит и продолжает ждать. Вера жила в них на самой глубине сердца, и они стыдились выпячивать её наружу. Но по временам раскаяние вздымалось волнами, обнажая дно души, и слёзы лились рекой, и горькие вздохи нельзя было слышать без содрогания. Это было нечасто и не у всех. Но это было, видит Бог, было. Человек, зарабатывающий на жизнь в ночном заведении, вряд ли часто будет молиться в городском храме. Особенно если городок мал и все лица знакомы. Но неподалёку от этого городка был другой, кажется — Лизьё. В этом городе был монастырь, а в монастыре — мощи святой подвижницы. Святыня привлекала в обитель толпы паломников, среди которых было легко затеряться. Туда и ходили время от времени молиться и долговязая Элизабет, и курносая Жанна, и ещё несколько их подруг по ремеслу и несчастью. *** Есть, конечно, вещи, которые трудно забыть. Но чаще всего забывать легче, чем помнить. Никто уже не вспомнит, как и когда к необычным паломницам пришла мысль согласно и усиленно молиться Господу о даровании зрения маленькой Эдит. Но ведь не родились же эти женщины сразу блудницами. У них были обычные матери, и эти матери читали своим дочерям Евангелие. Даже если они были неграмотны, они пересказывали детям то, что слышали в церкви. Так или иначе, обещание Спасителя исполнить любую просьбу, которую двое или трое согласно принесут Отцу во имя Его, падшим женщинам было известно. Солнце уже встало, но ещё не начало припекать, когда аккуратно и скромно одетые трое «воспитанниц» мадам Коко уходили из города в направлении ближайшей обители. Рядом с ними, смешно перебирая ногами и держась за руки взрослых, шла Эдит. *** Эдит Пиаф Существует одно старое и святое предание о некой блуднице, которая, возвращаясь домой после совершённого греха, увидела мать, рыдающую над только что умершим младенцем. Сострадание прожгло сердце падшей женщины. Невыносимую боль этой матери она почувствовала как свою — и начала молиться. Она, конечно, сознавала, кто она; она знала, как не любит Бог разврат сынов и дочерей человеческих. Но боль сострадания покрыла собою всё, отмела стыд, прогнала сомнения, зажгла веру. Настойчивой была молитва и краткой… Краткой — потому, что после нескольких горячих просьб блудницы Господь ответил чудом, Он оживил дитя. Дивны дела Твои, Господи! Боже вас сохрани не верить в правду подобных историй. Это значило бы, что вы презираете грешников и не верите, что Бог может слушать их молитвы. А может быть, вы вообще не верите в силу Божию? Лично я верю. Верю и в то, что было очень давно, и в то, что было гораздо позже. А позже было вот что. Несколько дней спустя по дороге из монастыря в город возвращались три женщины из дома мадам Коко. С ними, держась за руки взрослых, шагала маленькая Эдит. Она уже не смотрела прямо перед собой невидящими глазами. Она то и дело вертела головой в разные стороны и смотрела на придорожные деревья, на птиц в небе, на прохожих, идущих навстречу. Девочка возвращалась зрячей. Она ещё не привыкла к такой значительной перемене своей жизни и удивлённо, снизу вверх, заглядывала в лица своих старших попутчиц. А те отвечали ей взглядами, полными любви. Глаза у всех троих были красными от слёз, а лица сияли счастьем. *** Если эта история не на сто процентов совпадает с действительностью, то неточности будут касаться лишь мелких деталей. По сути всё сказанное — правда. И правда эта тем более очевидна, что девочка, прозревшая по молитвам падших женщин, известна всему миру. Помните, в начале мы сравнили её с маленьким воробышком? Именно по этому прозвищу узнал её впоследствии весь мир. Эдит Пиаф* — её сценическое имя. «Пиаф» на парижском арго как раз и означает — «воробышек». Прот. Андрей Ткачев

просто что бы было вам ,нам,мне ......

Вы – атеист, если вы … – считаете, что загонять свою мысль в прокрустово ложе т.н. “формальной логики” – свободомыслие, а не признавать этих рамок – догматизм, – считаете, что сомневаться в существовании Бога – свободомыслие, а сомневаться в том, что эмпирический мiр есть истинная, объективная, единственная и окончательная реальность – догматизм, – считаете, что считать, что законы природы нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах не могут быть нарушены – свободомыслие, а допускать возможность чуда – догматизм, – считаете, что незнание элементарных азов физики или химии не даёт права выносить какие-то суждения в этих областях, а незнание элементарных азов богословия не является препятствием для суждений о религиозных вопросах, – считаете, что диплом богослова не делает его обладателя специалистом по физике или химии, а Нобелевская премия по физике даёт право судить о богословских вопросах, – считаете, что считать Иисуса из Назарета бродячим проповедником, который учил любить ближнего и не повиноваться “официальной” иудейской “Церкви”, и которого казнили за это, и про которого его ученики наврали, что он воскрес – это умнее, глубже и возвышенней, чем считать Его одной из Ипостасей Триединого Бога, Личностью, в которой неслитно-нераздельно соединились Божья и человеческая природы, и Которая добровольно приняла на Себя последствия человеческого греха вплоть до смерти, чтобы каждому человеку была предоставлена возможность преодолеть в себе последствия грехов и так же неслитно-нераздельно соединить свою человеческую природу с Божьей, – не имеете ни малейшего понятия об элементарных азах богословия, но уверены, что то, чтО говорит богословие, противоречит тому, чтО говорит физика, и очень удивитесь, если вам скажут, что богословие и физика не могут противоречить друг другу, потому что имеют дело с СОВЕРШЕННО РАЗНЫМИ ПЛАСТАМИ БЫТИЯ, – считаете, что знание свойств и законов материального миiра является достаточным основанием утверждать, что какого-то другого мiра, в котором эти законы не действуют, не может быть, потому что не может быть никогда, – считаете, что непонимание лично вами догмата о триединстве Бога является достаточным основанием утверждать, что те, кто выдвинул этот догмат, сами не понимали, чтО говорили, – никогда не читали саму Библию, но читали критику Библии какого-нибудь Лео Таксиля, – считаете, что христиане считают, что всё, что ни происходит в мире, происходит по воле Бога, и очень удивитесь, если вам скажут, что далеко не все христианские конфессии так считают, – считаете, что считать человека куском г…., который сдохнет, как собака, и трава из него вырастет – не унижает человека, а считать его существом, способным соединить свою человеческую природу с Божьей природой и обрести бессмертие – унижает, – считаете, что подчиняться Богу – это рабство, а жить в мире, где каждый ваш шаг зависит от законов, которые не зависят от вашей воли и ни при каких обстоятельствах не могут быть нарушены – это свобода, – вопите, что христианство считает человека изначально грешным, ничтожным и виноватым существом, совершенно не утруждая себя разобраться, какой смысл христианство вкладывает в понятия “первородный грех”, “покаяние”, “молитва” и др., – заявляете, что христианство ничем принципиально не отличается от религии людоедов мумбо-юмбо, но назовёте идиотом того, кто скажет, что не видит разницы между системой Птолемея и системой Коперника, поскольку и там, и там что-то вокруг чего-то вращается – так ли уж принципиально, чтО вокруг чего?, – считаете, что Дж.Бруно сожгли за то, что он утверждал, что Земля вращается вокруг Солнца, и очень удивитесь, если вам скажут, что это было не единственным и даже НЕ ГЛАВНЫМ пунктом, инкриминировавшимся ему, – считаете, что христиане считают, что Бог наказывает человека за грехи, и очень удивитесь, если вам скажут, что так считают только кальвинисты, а православные считают, что не Бог, а человек сам себя наказывает.

Так назвалась статья небезызвестного многим пр.Андрея Ткачева из прекрасного Киева. Поле никудышних, уже несколько дней крутятся у меня в голове, вроде бы еще по весне прочитанное и забытое. * В третьей песни Дантова «Ада» Данте и Вергилий приближаются к страшным воротам, на которых написано «Входящие, оставьте упованья». По другому переводу: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Вдумаемся в эти слова, потому что пока есть надежда, жизнь продолжается. Стоит перестать надеяться, перестать по-славянски «чаять», т. е. ждать, мы попадаем в состояние отчаяния, которое есть верные ворота в Ад, но уже не поэтический, а реальный. Но прежде чем два странных следопыта проникли в места мучений, они миновали поле, полное душ. Это было поле «никудышних». Оно было наполнено душами тех, кто не достоин Ада, поскольку ничего ужасного не сделал, но вместе с тем не сделал и ничего доброго, а, следовательно, не способен войти в Рай. Данте спрашивает Вергилия, кто это: И вождь в ответ: «То горестный удел Тех жалких душ, что прожили, не зная Ни славы, ни позора смертных дел. С ними вместе печальное состояние делят ангелы, которые при восстании Денницы не приняли ни одну из сторон. Они не стали на зов Михаила за Бога, и не увлеклись за гордым Противником. Теперь в Раю им места нет, но и Ад не хочет их видеть рядом с собою. Их презирают всюду. Их удел — соседство с теми из людей, кто «ни то, ни се». Мы, безусловно, встречаемся здесь не с точным описанием происходящего за гробом (то, что там, вряд ли поддастся кисти или перу), но имеем дело с поэтическим восторгом, не чуждым, однако, и некоего пророчества. Согласно этому поэтическому прозрению, худшая доля — это бесцветность, блеклость, бессмысленность жизни. Человек наделен сердцем, умом и волей. Он, следовательно, обязан думать, чувствовать и действовать. Иначе, проведя сонную жизнь, лишенную смысла и дерзаний, он оказывается фактическим отказником от человеческого достоинства. Такая жизнь подобна краткой жизни выкидыша, нерожденного человека. Данте суров к таким: Их память на земле невоскресима От них и суд, и милость отошли Они не стоят слов: взгляни — и мимо! «Они не стоят слов». Вот приговор пустоте. Не удостоенная слова, безымянная, она фактически перестает жить, не переставая существовать. Это и есть смерть подлинная. Молясь об усопших, мы не зря говорим Богу: «Помяни их во Царствии Твоем». Мы и сами творим поминовение, имея ту мысль, что если Бог помнит о человеке, то жив человек. Ведь Бог наш не есть Бог мертвых, но Бог живых. Если же забудем мы человека, то не будет о нем молитвы, а если Сам Бог забудет его, то существованию человека не на что будет опереться. Память Божия, соединенная с Его любовью — это прочная подкладка нашего бытия. Ее не видно глазу, ее закрывает нарядная пестрота, но она — основа. Грозно звучит Господне слово: «Я не знаю вас!». Равно, как и утешительно звучит: «Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя» (Ис. 49:15) Итак, между страхом и надеждой жизнь наша. «Помяни меня», — молитва наша, взятая, хотя бы, от уст благоразумного разбойника. Должна быть прожита каждым человеком словесная жизнь, достойная надгробного слова. Иначе останется только антропоморфное скотство, достойное одного лишь похоронного пьянства. Они не стоят слов: взгляни — и мимо! И хотя мы сказали, что имеем дело не с Откровением, но с поэтическим восторгом, слова Данте не совсем чужды Библии. Вот Ангелу Лаодикийской Церкви в Откровении Господь говорит следующее: «Так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3:14–16). Как видим, упрек тождественный. Ни холодный и не горячий — это все тот же «никудышный». В народе говорят «ни рыба — ни мясо», или еще жестче: «ни Богу свечка — ни рогатому кочерга». Приятно Богу горение огня, потому как Он Сам говорит: «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лук. 12:49). Терпимо для Него, испытавшего гвозди, и плеть, и уксус, прикосновение холода. Но нестерпима Ему некая теплость, или иначе — теплохладность, которую Он обещает извергнуть (по-славянски «изблевать») от уст. Не жалуемся ли и мы часто, что жизнь, при всех сияниях рекламы, стала какой-то блеклой, лишенной подлинных красок? Самое страшное — это ведь не только небо, закрытое самолетами, или голодные взгляды детей. Это было прожито и пережито поколениями прежде нас. Страшны также бесцветные глаза у стариков и молодежи, страшны карикатурно-одинаковые интересы огромных человеческих масс. Масштабы цивилизационного обезличивания вряд ли даже предполагались нашими далекими предками. У верующей души страшна хладность, отсутствие огня в работе для Господа, безразличие. Страшно то, о чем писала одна американская поэтесса: Гвоздями пронзили руки Его Потом… потом все надели шляпы… (Анна Секстой) Итак, сказанное у поэта имеет вполне практический вывод даже для тех, кто странно гордится тем, что в «университетах не обучался». Человек должен быть не амебой, но раскрывшейся личностью, интересной, неповторимой, яркой без ложных красок, красивой без макияжа, нашедшей себя и помогающей другим найти себя. Иначе: Их память на земле невоскресима От них и суд, и милость отошли Они не стоят слов: взгляни — и мимо!* Ушли из жизни двое людей, таких разных и таких потрясающих. Сколько сделано ими добра, явного, осязаемого, изменившего судьбы. Много ли у каждого из нас в жизни людей, излучающих свет, оставивших после себя золотые города и несколько поколений духовных чад, заточенных на то, чтобы быть Людьми и никак иначе? И что останется после нас?...

Что такое Випассана? Випассана, что означает «видеть вещи такими, какие они есть на самом деле», – одна из древнейших техник медитации, зародившихся в Индии. Она была заново открыта Готамой Буддой более 2500 лет назад и преподавалась им как универсальное лекарство от болезней, общих для всех – как Искусство жить. Эта несектантская техника имеет целью полное искоренение загрязнений ума и, как результат, высшее счастье – полное освобождение. Ее задача – избавление людей от страданий. Не просто лечение болезней, а настоящее исцеление, результат обращения к сути проблем. Випассана – это способ трансформации личности через самонаблюдение. Она фокусируется на глубокой взаимосвязи ума и тела, переживаемой на личном опыте путем сосредоточения внимания на физических ощущениях, из которых состоит жизнь тела, постоянно взаимодействующих с умом и обуславливающих его состояние. Именно это основанное на наблюдении самоисследование, путешествие к общим истокам ума и тела, устраняет ментальные загрязнения. Результат – уравновешенный ум, полный любви и сострадания. Человеку становятся понятными научные законы, управляющие его мыслями, чувствами, суждениями и ощущениями. Благодаря непосредственному опыту приходит понимание природы развития и деградации человека, механизмов умножения страданий и освобождения от них. Человек становится более осознанным, избавляется от заблуждений, обретает покой и умение владеть собой. Традиция Со времен Будды Випассана через непрерывную линию учителей передавалась до сегодняшнего дня. Индус по происхождению, настоящий учитель этой линии, господин С.Н. Гоенка, родился и вырос в Бирме (Мьянме). В то время как он жил там, ему посчастливилось обучиться Випассане от его учителя, Саяджи У Ба Кхина, который в то время был большим государственным чиновником. После того как он обучался у своего учителя на протяжении четырнадцати лет, господин Гоенка в 1969 году поселился в Индии и начал преподавать Випассану. С того времени он обучил десятки тысяч людей всех рас и религий как на Востоке, так и на Западе. С 1982 года он начал назначать Помощников Учителей, которые помогают ему со все возрастающим интересом к курсам Випассаны. Курсы Техника преподается на 10-дневных курсах, во время которых участники соблюдают Кодекс Дисциплины, изучают основы метода, и практикуют в объеме, достаточном для получения полезных результатов. Курсы требуют тяжелой, серьезной работы. Существуют три этапа тренировки. Первый заключается в том, что на все время курса, необходимо воздерживаться от убийства, воровства, сексуальной деятельности, лжи, и принятия опьяняющих веществ. Эти простые правила морального поведения служат для успокоения ума, который в противном случае будет слишком возбужденным для выполнения задания самонаблюдения. Следующий этап - развитие владения умом путем фиксации внимания на естественной реальности постоянно изменяющегося потока дыхания, как оно входит и выходит через ноздри. На четвертый день ум становится достаточно спокойным и достаточно сосредоточенным для самой практики Випассана: наблюдения ощущений по всему телу, понимая их природу и развивая уравновешенность, учась не реагировать на них. В конце концов, в последний полный день практики участники обучаются медитации любящей доброты или доброй воли по отношению ко всем, при помощи которой чистота, развитая за время курса, делится со всеми существами. Вся практика представляет собой умственную тренировку. Точно также как мы используем физические упражнения для улучшения здоровья тела, Випассана может быть использована для развития здорового ума. Так как было выяснено, что техника действительно помогает, особое значение уделяется сохранению техники в ее оригинальной, подлинной форме. Она не преподается в коммерческих целях, напротив, она преподается совершенно бесплатно. Никто, кто помогает обучению, не получает никакого материального вознаграждения. Не существует никакой платы за курсы - даже для покрытия расходов на еду и проживания. Все расходы покрываются пожертвованиями людей, которые закончили хотя бы один курс и получили полезные результаты от Випассаны, и которые желают предоставить другим возможность получить от нее полезные результаты. Разумеется, результаты приходят постепенно, вместе с практикой. Это не реально ожидать, что все проблемы исчезнут за десять дней. Однако за это время можно научиться существенным моментам Випассаны, которые затем можно применять в жизни. Чем дольше практиковать технику, тем больше свобода от несчастий, и ближе достижение окончательной цели полного освобождения. Даже десять дней могут дать совершенно определенные и полезные результаты в жизни. Все искренние люди приглашаются присоединиться к курсу Випассана, чтобы они сами увидели как работает техника и ощутили ее полезные результаты. Курсы медитации Випассана были вполне успешно проведены даже в тюрьмах, с потрясающими результатами для всех заключенных, участвовавших в них. Всякий кто попробует - поймет, что Випассана это бесценное средство, с помощью которого достигается настоящее счастье, которым можно поделиться с остальными. подробнее http://www.ru.dhamma.org/