Цитата.

И килограмм яблок по дороге прихватила, самых дешевых, мелких, зеленых с розовыми пятнами на боках, страшных, как сон голодного беспризорника, таких сочных и сладких, что непонятно становится, зачем нужно было выводить какие-то другие сорта.

Макс Фрай
О любви и смерти.

Охотники покряхтывают на бегу. Хвосты головных повязок бьют их по спинам. Они бегут гуськом: один, второй, третий – бегут шумно, распугивая дичь. Они нарочно шумят. Тот, на кого идет охота, испугается и выдаст себя бегством. Тогда начнется погоня. Настоящая, о которой они мечтали так давно. И они бегут, тяжело дыша, забрызгивая грязью сапоги. Вообще-то им тоже немножко страшно. Но дичь не должна об этом знать.

Мариам Петросян.

Дом в котором.
том второй Шакалиный восьмидневник.

— Ну-с, так… — сказал хорошо поставленный мужской голос. — В некотором было царстве, в некотором государстве жил-был царь, по имени… мнэ-э… ну, в конце в концов, неважно. Скажем, мнэ-э… Полуэкт… У него было три сына-царевича. Первый… мнэ-э-э… Третий был дурак, а вот первый?..
Пригибаясь, как солдат под обстрелом, я подобрался к окну и выглянул. Дуб был на месте. Спиною к нему стоял в глубокой задумчивости на задних лапах кот Василий. В зубах у него был зажат цветок кувшинки. Кот смотрел себе под ноги и тянул: «Мнэ-э-э…» Потом он тряхнул головой, заложил передние лапы за спину и, слегка сутулясь, как доцент Дубино-Княжицкий на лекции, плавным шагом пошел в сторону от дуба.
— Хорошо… — говорил кот сквозь зубы. — Бывали-живали царь да царица. У царя, у царицы был один сын… Мнэ-э… Дурак, естественно…
Кот с досадой выплюнул цветок и, весь сморщившись, потер лоб.
— Отчаянное положение, — проговорил он. — Ведь кое-что помню! «Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь — на обед, молодец — на ужин…» Откуда бы это? А Иван, сами понимаете — дурак, отвечает: «Эх ты, поганое чудище, не уловивши бела лебедя, да кушаешь!» Потом, естественно — каленая стрела, все три головы долой, Иван вынимает три сердца и привозит, кретин, домой матери… Каков подарочек! — Кот сардонически засмеялся, потом вздохнул. — Есть еще такая болезнь — склероз, — сообщил он.

Стругацкие Понедельник начинается в субботу

Есть, оказывается, такие люди на свете — снаружи очень интересные, даже романтичные, а внутри один холод и расчет.
Эдуард Тополь «Невинная Настя, или Сто первых мужчин»
Кстати, я их встречала, я с ним даже была...

А это из любимых, может и слишком приторно:
В России вы никогда не можете быть уверены в намерениях женщины, даже если она по своей воле пришла вечером к вам в гостиничный номер или в вашу квартиру. Взрослая на вид женщина может оказаться девственницей или ханжой – изнывая от желания, умирая от похоти, она ни за что не снимет трусики. И наоборот – четырнадцатилетняя соседка может зайти к вам якобы за солью или за книжкой, и, пока вы отвернетесь, она уже будет сидеть на вашей кровати, глядя на вас вопросительно взрослыми глазами…
Эдуард Тополь «Россия в постели»

Один из любимых, правда читать его становится всё труднее.

Он понимает, слышит, слушает, разговаривает на полутонах,
то есть он ироничен, разумен, точен в жестах, а еще он не жаден,
мужественен и не парит вам мозг бесконечным пересказом армейских баек или прочей настырной похвальбой
мы и сами можем многое рассказать,
не надо нам затирать тут.
Собутыльник — это как хороший партнер в поединке,
не важно, что у вас, боксерские перчатки на руках или теннисная ракетка.
Он держит вас в тонусе, и сам он в тонусе.
Самый правильный собутыльник — это которого ты зазвал домой ночевать,
не важно, дома жена или нет, и тут самое главное: а утром ты проснулся и рад, что он с вами, и даже это вообще высший пилотаж
жена ему рада, вон пошла блины жарить. У меня есть такие.

Захар Прилепин
О веселых дружбах.

Я хочу тебе поведать историю, и на большее не претендую. Я не хочу ни успеха, ни славы, ни денег. Но это просто: большинство мужчин, большинство женщин не хотят этого, правда. Лучше того, я не хочу любви. Когда я был молод, некоторые женщины говорили, что любят меня за длинные ресницы. Я принимал это. Позже за мое остроумие. Потом за мою власть и деньги. Потом за мой талант. Потом за мой разум — глубокий. Хорошо, я могу принять все это. Единственная женщина, которая меня пугает, это та, которая любит меня только за то, что я есть. У меня есть на нее планы. У меня есть яды и кинжалы, и темные гробницы в пещерах, чтобы укрыть ее. Ей нельзя разрешать жить. Особенно если она сексуально преданна и никогда не врет, и всегда ставит меня выше всего и всех.

Марио Пьюзо
Дураки вымирают

смотрю я на ваши цитаты...и складывается у меня впечатление что читая ежедневно в течении последних 25-27 лет ...тупо пялился в стену(((
пыся...продолжайте пожалуйста? не обращайте внимания.. все это так интересно. обязательно перечитаю эти книги

Цитата

- Ах, не напоминайте мне, Азазелло! Я была глупа тогда. Да, впрочем, меня и нельзя строго винить за это - ведь не каждый же день встречаешься с нечистой силой!
- Еще бы, -подтверждал Азазелло, - если б каждый день, это было бы приятно!  

М. Булгаков. Мастер и Маргарита

Цитата

- Счас­тье при­хо­дит к тому, кто умеет ждать.
- Да, конеч­но, толь­ко смот­ри, не про­сиди всю жизнь в зале ожи­да­ния.  

Т. Драйзер. Американская трагедия

Цитата

 Командуйте на вашей войне, а в моём доме командую я.
 

Г.Г. Маркес. Сто лет одиночества

Цитата

 - Я не читаю газет, - ответил Персиков и насупился.
- Но почему же, профессор? - нежно спросил Альфред.
- Потому что они чепуху какую-то пишут, - не задумываясь, ответил Персиков. 

М. Булгаков. Роковые яйца

Цитата

- Иногда я подслушиваю разговоры... И знаете что?
- Что?
- Люди ни о чем не говорят.

Р. Брэдбери. 451 градус по Фаренгейту

Да что ж такое е мае телефон тупит то как)

Мы можем обсудить то, зачем ты сюда приехала, или будем и дальше танцевать вокруг да около? – спрашивает он ее.
– Признаюсь сразу, танцор я неважный

Эрин Моргенштерн
Ночной цирк

Ой темная башня, а Вы в чьем переводе читали?)

Цитата

  Ты, подруга, чиста, как больница. Вот почему ты мне нравишься. Я люблю больницы. Я нарочно передозировалась. Я передозировалась пять раз, только чтобы попасть в чистое место.

Ребекка Годфри
Драная юбка.

Минут двадцать спустя я все еще сидел во дворе, на низенькой, покосившейся облупленной лавочке. Изъеденная суровым северным климатом, она была свидетельницей бесчисленного множества людских историй. Глупые, занятные, пустые, горестные, тайные… пропитывали ее, отчего лавка тяжелела, год за годом уходя все глубже и глубже в землю


Артемий Ульянов.
Записки санитара морга.

Я пошла домой и сварила на обед два свежих коричневых яйца всмятку.
Очистила их и положила на тарелку рядом с семью стеблями спаржи (такими тоненькими и хрустящими, что их даже не пришлось готовить).
Добавила оливки, четыре ломтика козьего сыра, купленного вчера в formaggeriaпо соседству,
и два кусочка розового маслянистого лосося.
А на десерт – великолепный персик, его женщина с рынка дала бесплатно: он все еще хранил тепло римского солнца. Очень долго я не могла заставить себя прикоснуться к еде – так красиво смотрелся мой обед – наглядный пример умения сделать все из ничего.
Наконец, налюбовавшись едой, я села на чистый деревянный пол – в то место, куда попадало солнце, – и руками съела все до кусочка, как обычно, читая статью в итальянской газете.

Каждая молекула моего существа была наполнена счастьем.

Элизабет Гилберт.

Есть, молиться, любить.

Но, когда они уже были готовы все примеренное купить,
приказчик, желая сделать девочке приятное, подвел ее к большой нарядной кукле с выразительными глазами, одетой в белое платье невесты:
– Когда-нибудь и вы, барышня…
Кукла посмотрела на нее с наглостью, а когда все отвернулись, коснулась Улиных волос и больно за них дернула

Алексей Варламов

Мысленный волк.

Есть и еще кое-что, – продолжала Цецилия, – как слеза -пот души, так и пот – слеза тела. 

Милорад Павич Последняя любовь в Константинополе

Наката никому не говорил, что знал кошачий язык. Кроме кошек, об этом не подозревал никто. Попробуй скажи кому-нибудь – сразу решат: у старика окончательно крышу сорвало. Все, конечно, знали, что у Накаты мозги не в порядке, но одно дело – мозги, и совсем другое – крыша…
Харуки Мураками Кафка на пляже

   Зачем надо было эту дрянь есть? - подумал он с тоской. 
   - Совершенно незачем, - сказал сирруф, опять появляясь в неизвестном измерении его сознания. - Вообще никаких наркотиков человеку принимать не стоит. А особенно психоделиков. 
   - Да я и сам понимаю, - ответил Татарский тихо. - Теперь. 
   - У человека есть мир, в котором он живет, - назидательно сказал сирруф. - Человек является человеком потому, что ничего, кроме этого мира, не видит. А когда ты принимаешь сверхдозу ЛСД или объедаешься пантерными мухоморами, что вообще полное безобразие, ты совершаешь очень рискованный поступок. Ты выходишь из человеческого мира, и, если бы ты понимал, сколько невидимых глаз смотрит на тебя в этот момент, ты бы никогда этого не делал. А если бы ты увидел хоть малую часть тех, кто на тебя при этом смотрит, ты бы умер со страху. Этим действием ты заявляешь, что тебе мало быть человеком и ты хочешь быть кем-то другим. Во-первых, чтобы перестать быть человеком, надо умереть. Ты хочешь умереть? 
   - Нет, - ответил Татарский и искренне прижал руку к груди. 
   - А кем ты хочешь быть? 
   - Не знаю, - сокрушенно сказал Татарский. 
   - Вот о чем я и говорю. Тем более, ладно еще марка из счастливой Голландии. Но то, что ты съел, - это совсем другое. Это номерной пропуск, служебный документ, съедая который ты перемещаешься в такую область, где нет абсолютно никаких удовольствий. И где не положено шататься без дела. А у тебя никакого дела нет. Ведь нет? 
   - Нет, - согласился Татарский. 
   - С Гришей-филателистом мы вопрос решим. Больной человек, коллекционер. И пропуск у него случайно оказался. Но ты-то зачем его съел? 
   - Хотел ощутить биение жизни, - сказал Татарский и всхлипнул. 
   - Биение жизни? Ну ощути, - сказал сирруф. 
   Когда Татарский пришел в себя, единственное, чего ему хотелось, - это чтобы только что испытанное переживание, для описания которого у него не было никаких слов, а только темный ужас, больше никогда с ним не повторялось. Ради этого он был готов на все. 
   - Еще хочешь? - спросил сирруф. 
   - Нет, - сказал Татарский, - пожалуйста, не надо. Я больше никогда-никогда не буду есть эту гадость. Обещаю. 
   - Обещать участковому будешь. Если до утра доживешь. 
   - Что? 
   - А то самое. Ты хоть знаешь, что этот пропуск на пять человек? А ты здесь один. Или тебя пять? 
   Когда Татарский снова пришел в себя, он подумал, что действительно вряд ли переживет сегодняшнюю ночь. Только что его было пять, и всем этим пяти было так нехорошо, что Татарский мгновенно постиг, какое это счастье - быть в единственном числе, и поразился, до какой степени люди в своей слепоте этого счастья не ценят. 
   - Пожалуйста, - взмолился он, - не надо со мной больше этого делать. 
   - Я с тобой ничего не делаю, - ответил сирруф. - Ты все делаешь сам. 

Generation П
Виктор Пелевин

... Самолет катился по взлетно-посадочной полосе и никак не мог взлететь, так как бортмеханик просто был не в силах быстрее вращать педали. Наконец, механик сделал последнее отчаянное дерганье за педаль, самолет взмыл вверх и стал парить в воздухе, изрыгая клубы черного дыма - радист начал топить паровой котел...

Книжка про Штырлица, автора не помню.

Цитата

 Бываю дни настолько чудесные, что жалеешь о невозможности сохранить его в том виде в каком он был прожит.  

Крым - наш!

Кофейная

Меняется все: обстоятельства, время, течение рек.
Но я точно запомню твой запах, твой взгляд, твой запутанный почерк.
И едва ощутимую горечь зеленого чая.
И хлопьями снег.
Просто доброе утро.
Ведь я тебя очень-очень.
Я смотрю, как ты куришь. Как просто молчишь у двери.
Как отводишь свой взгляд.
Так, что хочется просто остаться. 
Обжигающим  солнцем биться где-то в  груди.
Остро чувствовать нежность на самых кончиках пальцев.
А потом – прямо в небо  по серым чужим городам.
От стены до стены.
От постели и до постели.
Языком  прикасаясь к горячим твоим  губам.
Жаль, что мы с тобой раньше встретиться не успели…

В узком пространстве между ним и мной в неподвижном воздухе повисло молчание. Вот оно растет, ширится, словно черный газ поднимается к потолку, заполняет всю комнату; сверху, снизу, со всех сторон нас теснит и давит эта пустота, я чувствую по его прерывистому дыханию, как молчание сдавливает ему горло. Пройдет еще миг, и молчание задушит нас обоих, если только кто-нибудь из нас не разорвет его словом, не уничтожит гнетущую, убийственную пустоту.


Стефан Цвейг
Нетерпение сердца.

И он действительно любил ее,хоть эта плохо оцененная любовь и вела его к постепенной,как он выражался,*деградации*.Когда,после одного из крушений,вызванных его отличительным зудом,ему предложили порядочное место в России, он,немного подумав,ответил предлагавшему:
*Нет, батюшка,спасибо вам,но я не могу...Не могу-с!Что мне там делать?Все чужое.Помилуйте, да мне и выругать-то там будет некого*.
В.Г.Короленко. *В дурном обществе*

При использовании книги ее можно чтением вылечить или убить.
Можно сделать более толстой или изнасиловать, из нее постоянно что то теряется, между строк под пальцами исчезают последнии буквы, а то и целые страницы, а перед глазами вырастают, как капуста, какие то новые.
Если вы вечером отложите ее в сторону, то назавтра можете обнаружить, что в ней, как в остывшей печке, вас не ждет больше теплый ужин.
Хазарский словарь